В 2001 году в Bulgari пришел работать подающий надежды 30-летний дизайнер, набивший руку на автомобильных фантазиях для Fiat и Alfa Romeo. За последующие 20 лет не осталось никакого сомнения в том, что уроженец Неаполя с полихромной бородой – Фабрицио Буонамасса – оказался в нужное время в нужном месте, потому что именно ему было суждено стать одним из главных действующих лиц в увлекательном превращении культового ювелирного бренда в одного из главных небожителей Олимпа Haute Horlogerie (высокое часовое искусство – фр.). Его имя навеки вписано в историю часового искусства рядом с такими шедеврами, как Octo Finissimo, Octo Roma, Serpenti Tubogas и многими другими.
А: Добрый день, Фабрицио. вам приходится работать с самыми разными этническими стилями, выбирая из них то, что может стать актуальным для Bulgari в конкретный исторический момент. Скажите, интересны ли вам центрально-азиатские декоративные мотивы и почему?
Ф: Конечно. Меня безусловно интересуют декоративные мотивы разных стран и культур. Мне нравятся японская, центрально-европейская, латиноамериканская и любые иные этнические стилистики, потому что они являются бесконечными источниками вдохновения. Что касается центрально-азиатского дизайна, то он интересен определенными повторяющимися геометрическими элементами, когда из простых форм создаются сложнейшие узоры. Любопытны также каллиграфия и разные архитектурные решения, ну и, конечно, оригинальные цветовые схемы.
А: Не вспомните, когда в последний раз вы использовали центрально-азиатские дизайнерские приемы в своей работе?
Ф: Не обязательно напрямую их использовать как есть, но следует постоянно держать их в голове как составляющие “коктейлей”. Творческий мозг выдает подсказки, замешанные на разного рода художественных кодах, и именно поэтому важно постоянно ходить в музеи, изучать архитектурные особенности зданий, подмечать особенности колористики тут и там. Ну и, вообще, если дизайнер говорит, что ему не интересна какая-то стилистика, то он, скажем так, довольно странный дизайнер.
А: Не считаете ли вы, что центрально-азиатская культура кочевников может стать следующим определяющим направлением в часовом и ювелирном искусствах?
Ф: Очень интересный вопрос, и я отвечу честно: вообще не знаю. Но культура кочевников очень интересная, потому что они по-другому смотрят на привычные вещи и по-иному строят свою жизнь. Они привыкли работать с необычными материалами, из которых делают легкие и удобные в транспортировке вещи. Кочевой образ мышления уникален; у него нет ничего общего ни с урбанизмом, ни, например, с японским минимализмом. Я вообще люблю листать книги по дизайну, записывать на подкорку картинки с эндемичными узорами, потому что в нужный момент в голове появится один из подходящих образов, из которого потом родится красивая вещь. Кстати, книги, в отличие от интернета, социальных сетей, всегда к твоим услугам: в том же инстаграме, если ты увидел что-то интересное и не успел сохранить, считай, пропало… Так вот, центрально-азиатский дизайн. Он находится на стыке ближневосточного и дальневосточного и, в принципе, имеет все шансы на успех. Но, повторюсь, я не знаю, что будет владеть умами и сердцами наших клиентов в будущем.
А: Насколько трудно вам, творческому человеку, бывает работать с прагматичными инженерами? Ведь не секрет, что красивые эскизы не всегда совпадают с техническими планами, и красота может входить в непреодолимый конфликт с технической документацией.
Ф: Всегда возможен компромисс. Да, поначалу бывало всякое, но сейчас стало гораздо проще. И во многом потому, что мы перевезли дизайнерский отдел из Рима в Невшатель, под бок к часовому производству, что значительно упростило и ускорило все согласования. Раньше все делалось по электронной почте и телефону, теперь же мы без проблем можем пообщаться очно в любой момент. Ну и к тому же я наработал профессиональный опыт и понимаю границы возможного для часовых мастеров. Настоящий дизайнер должен досконально знать предмет, которым занимается, иначе он не дизайнер, а стилист, для которого существует только форма.
А: Кто и как выбирает партнеров для совместных проектов? И почему японцев среди них больше, чем представителей других стран?
Ф: Это коллегиальная работа, а японцы просто очень гибки и плодотворны. Истоки коллабораций могут быть разными: иногда мы предлагаем художнику посотрудничать, иногда к нам поступают предложения со стороны. Одним из самых сложных был проект с MB&F, потому что с одной стороны у нас очень много общего, а с другой – вообще ничего. Но он “выстрелил”, и нас просят не останавливаться… Архитекторам, например, трудно работать с часами, потому что они привыкли к другим формам и объемам, но если они с нами оказываются на одной волне и понимают условности часового искусства, то это уже залог успеха. А иногда художник, с которым мы хотели бы поработать, не готов отказываться от своих представлений о плоде совместного труда, и тогда приходится скрепя сердце отказывать, и дело ограничивается приятной застольной беседой. Мне приходилось несколько раз отказывать хорошим людям и выдающимся мастерам. Увы. Это сложно и неприятно, но согласие из пиетета влечет за собой куда большие неприятности. Что касается японцев, то они традиционно неровно дышат к Bulgari. Япония долгое время была одним из основных рынков для нас, да и сейчас остается таковым, и любовь к Bulgari у японцев в крови, если можно так сказать.
А: Можете назвать самый запоминающийся проект за 20 лет работы в компании?
Ф: Один? Я бы назвал два: Serpenti Tubogas и Octo Finissimo. Первый – с точки зрения важности для бренда, второй – из-за технической сложности. Serpenti Tubogas полностью перевернул представление о линейке Serpenti, а Octo Finissimo продемонстрировал возможности Bulgari в области сверхсложного часостроения и изменил имидж бренда.
А: Насколько сложными они были?
Ф: Оба появились буквально по щелчку пальцев, но за этими щелчками стояли долгие процессы. С Finissimo мы решили попробовать достичь предела тонкости: то есть сперва появилась четкая идея, за которой последовал продолжительный, полный сложностей период ее реализации. А с Serpenti Tubogas было ровно наоборот: мы долго и мучительно думали, как нам обновить Bulgari Tubogas, и я предложил в итоге скрестить ее с Serpenti. После этого все пошло как по маслу.
А: Кого вы считаете своими учителями в области дизайна? На кого равняетесь?
Ф: У меня много учителей. Большинство автомобильных дизайнеров послевоенного периода, например. Вообще, автомобиль – один из самых сложных дизайнерских объектов. Конечно, мне нравятся и американские дизайнеры, но мое сердце – с итальянскими мастерами. Самые любимые – Акилле Кастильоне, Бруно Мунари, Марко Дзанузо… могу долго перечислять. Кастильони работал с парадоксальными объектами, создавая из привычных вещей произведения искусства. Вроде бы все просто, а на выходе получаются шедевры. Например, он изобрел принцип современного лампового выключателя, который есть у любой настольной лампы.
А: А как насчет Джеральда Женты?
Ф: Это представитель другого мира, отдельного от мира индустриального дизайна. Ему, безусловно, повезло, что его задумки совпали с видением заказчиков. Его самое важное изобретение – браслет, интегрированный в корпус. Актуальные сегодня часы-браслетники – это целиком его наследие. А восьмиугольный безель – обычный декоративный элемент, который в те годы был общим местом – его можно найти во многих моделях, даже у Bulgari были “монетные” часы с корпусом о восьми углах…
Интервью – Александр Ветров, эксперт FHH (Fondation de la Haute Horlogerie – Фонд Высокого часового искусства)
